Пугачёв "Капитанской дочки"

[xiu-le]

что ж, в порядке поступления запросов. думаю, это будет правильный порядок. хотя, может быть, те, о ком не знаю, из него выпадут — если всё же напишу и о них.

за идею поговорить о Пугачёве — благодарствую. спасибо, друзья. стоющее оказалось дело; причём именно с Пугачёвым "Капитанской дочки".

один из нескольких названных мне жизненных, психологических, а не сказочных и условных персонажей; и единственное среди них историческое лицо, выведенное под своим собственным именем. историческое повествование с чертами реализма уже существовало при Пушкине, но было тогда ещё новинкой /и важной, привлекательной/; Пушкин внёс свою лепту в его совершенствование. не знаю, была ли вообще до него такая форма — "записки современника" о недавно минувших событиях; но он эту форму осуществил блистательно. и это, наверно, был единственный способ сделать то, что он сделал: дать своего Пугачёва.

итак.

итак, знаменитый бунтовщик глазами обыкновенного, рядового, заурядного современника; причём молодого, то есть — неопытного, не знающего жизни, но также и открытого миру. и современные читатели "Капитанской дочки" — прежде всего подростки, по возрасту близкие Гринёву, те же недоросли, каким был и он сам. возможно, подростковое впечатление именно от этой книги и её главного героя — и есть самое точное /Цветаева: "только дети одни и поняли"/.
в детстве столь многое увлекательно и необычно, что кажется — всё; а позже — чаще в конце детства, в отрочестве, в ранней юности — когда встречаем нечто совершенно чуждое и непривычное, возникает детское чувство другого мира, иного, не нашего, сказочного бытия. и ещё — в непривычных опасных положениях люди чувствуют себя, как во сне. Цветаева заметила, что всё, связанное с Пугачёвым, в повести похоже на страшную сказку или сновиденье: "Комендант, Василиса Егоровна, Швабрин, Екатерина — всё это белый день, и мы, читая, пребываем в здравом рассудке и твёрдой памяти. Но только на сцену Пугачёв — кончено: чёрная ночь". в самом начале истории о Пугачёве — сон Гринёва о нём. и далее реальный, исторический, реалистический Пугачёв показан в повести как персонаж сновидения. и появляется он в первый раз в ночи, и все встречи с ним Гринёва — ночные, а расставания утренние — сон уходит утром... только вот злодействует Пугачёв — белым днём... и получается, будто бы то и не он, не тот ночной, кого мы знаем. не настоящий... а тот, настоящий, из нашего сна — пощада, милость, помощь, душевное расположение, оказываемые Гринёву — а вместе с ним и нам /потому, что происходящее мы переживаем через Гринёва, вместе с ним, и потому, что он всяко наш, один из нас, особенно в нашей юности/.
с первой же встречи, с самого начала знакомства Гринёву — нам — Вожатый понравился. "Сметливость его и тонкость чутья меня изумили". Гринёв этому Вожатому с первой встречи доверяется /"велел ехать"/, и мы вместе с ним. и далее со стороны Гринёва — благодарность, сочувствие, ответное душевное расположение...
однажды прочла в Дневниках: зачастую людям свойственно переоценивать расположение именно к ним разных подлецов и злодеев. "всех обижает, а вот меня не трогает — значит, и дальше не тронет; наверно, я чем-то лучше других, раз он меня выбрал; наверно, он в глубине души хороший; буду с ним дружить". обычно в таких случаях человек, неосмотрительно переоценивший себя и отношение к себе, со временем получает от подлеца и злодея всё, что следует, по полной программе. однако случай в "Капитанской дочке" — только лишь похожий; не такой. Гринёв признателен Пугачёву за доброту, но не делает для себя вывода, будто чем-то особенным заслужил её.
а его собственное /и с ним — наше/ расположение к Пугачёву лишь отчасти ответное. вспомним ещё раз, что Пугачёв понравился сразу же, при встрече. и дальше он располагает Гринёва /и нас/ к себе не только своими поступками, а может и не столько ими, сколько силой своей личности. Цветаева говорит об этом так:

"От Пугачёва на Пушкина — следовательно и на Гринёва — следовательно на меня — шла могучая чара, словно перекликающаяся с бессмертным словом его бессмертной поэмы: “Могучей страстью очарован...”
Полюбить того, кто на твоих глазах убил отца, а затем и мать твоей любимой, оставляя её круглой сиротой и этим предоставляя первому встречному, такого любить — никакая благодарность не заставит. А чара — и не то заставит, заставит и полюбить того, кто на твоих глазах зарубил самоё любимую девушку. Чара, как древле богинин облак любимца от глаз врагов, скроет от тебя все злодейство врага, все его вражество, оставляя только одно: твою к нему любовь".

повесть написана так, что Пугачёв в ней — привлекателен.

даже удивительно, как её читали в дореволюционных гимназиях. наверно, в порядке "милости к падшим" /Гринёв говорит о своём последнем расставании с Пугачёвым: "В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока еще было время"./
но в этот порядок она не вписывается...

это — что касается читательских чувств. как видим, тут с ними не просто.
не знаю, намного ли проще с поступками Пугачёва. они в повести перед нашими глазами; и Гринёв, через кого мы прожили повесть, подводит им некоторый итог: называет предводителя мятежников ужасным человеком, злодеем для всех, кроме самого Гринёва. итог точный; по всем действиям Пугачёва, которые Пушкин показал в повести, вот именно так и выходит. что повесть читали в советской школе, для которой Пугачёв был народным героем /и для меня он таким остаётся/ — кажется ещё удивительней чтения в гимназиях. но только по первому взгляду; по второму — закономерно: ведь главное в чтении — читательские чувства.

для всех — злодей, а для Гринёва — благодетель; Цветаева считает, что Пугачёв полюбил Гринёва, что именно это он и проявляет благодеяниями, причём стремится одарить Гринёва как можно щедрей: "Жаловать так жаловать".
поступки говорят о чувствах. а сами чувства она объясняет так: Пугачёв полюбил в Гринёве благородство и доброту, принадлежащие другому миру, чуждые всей жизни Пугачёва, такие, которые никогда не могут войти в его жизнь. и сам Пугачёв не может вернуться в мир, где существуют эти доброта и благородство; путь закрыт.
а ещё Цветаева напоминает: "...мы, злодеи и не-злодеи, часто привязываемся за наше собственное добро к человеку". вероятно, Пугачёв привязался к Гринёву ещё и потому, что не убил его.
помимо всего этого — может быть, Пугачёву были дороги простые, открытые человеческие отношения, которые у него сложились с Гринёвым при первой встрече; может быть, ни с кем из дворян, господ, людей другого мира — у него не было таких отношений.

---

несколько слов о том, почему же Пушкин так сделал. почему сделал притягательным того, о ком знал, что это злодей, и кого мы тоже в повести видим злодеем /кстати, именно злодеями Пушкин и называет Пугачёва и его соратников, а также — бунтовщиками, мятежниками; Пугачёва ещё самозванцем. более мягкие обозначения для повстанцев — мужики, казаки; а вот их предводителю никакого другого названия, кроме перечисленных, в повести нет/.
во избежание недоразумений: Пугачёв дан притягательным вовсе не для того, чтобы сделать привлекательным само злодейство, зло. нет; ведь Гринёв расположен к Пугачёву отнюдь не благодаря, а как раз вопреки злодействам; расположен за добро.
так почему же это сделано? зачем?
ответ: прежде всего — потому что Пушкин был верен художественной правде. с одной стороны — должно быть, он почувствовал силу и обаяние личности Пугачёва, поддался ему; с другой стороны — вероятно, видел, что Пугачёв для народа действительно был героем, чувствовал, что этому должна быть причина, должны быть основания, и желал — если уж взялся размышлять, тем более говорить о Пугачёве — найти, понять, показать эти основания. Цветаева утверждает:

"Пушкин своего Пугачева написал — чтобы узнать. Дознаться.
...он, поставив последнюю точку, почуял: не то. Не тот Пугачев. То, да не то. А попробуем — то. Это было “по-вашему”, давай-ка теперь — по-нашему".

/"не тот" — показанный в "Истории Пугачёва"./

при этом надо уточнить, что собственно народным героем Пушкин Пугачёва в повести не показывает. мотивы Пугачёва, которые представляет нам Пушкин — авантюризм и азарт: "Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою". никаких действий Пугачёва для народной пользы мы в повести не видим. даже народная поддержка, которую получал Пугачёв, почти не показана. есть разговор с хозяином постоялого двора — впрочем, возможно, это содержатель разбойничьего притона, такой же отщепенец, как сам Пугачёв, и притом с корыстным интересом; и есть переход на сторону "царя-батюшки" казаков Белогорской крепости. о такой же поддержке, оказанной повстанцам в других селениях и крепостях, мы можем только догадываться.

другой ответ, тоже цветаевский: Пушкин нашёл возможность увидеть и показать вместо низости — высоту. слово, которое Цветаева часто приводила, и в этот раз тоже привела: “По сему, что поэт есть творитель, еще не наследует, что он лживец, ибо поэтическое вымышление бывает по разуму так — как вещь могла и долженствовала быть” (Тредьяковский).

и небольшие дополнения.

Пугачёв в повести не меняется; даже его расположение к Гринёву не растёт, а только раскрывается всё больше.

реальному Пугачёву было, когда он погиб, по двум разным источникам — 33 года или 35. ровесник Пушкину, когда тот писал "Историю...", и почти ровесник или же чуть младше на время "Капитанской дочки". ну а в самой "Капитанской дочке" "он был лет сорока". дальше мелькает "поручик лет 28-ми" — не приходится предполагать, что Гринёв ошибочно воспринял возраст. либо Пушкин не знал, сколько лет было Пугачёву /это не исключено; даже и сам Пугачёв свои года мог в точности не знать/ — и предположил от себя; либо осознанно изменил возраст. возможно, попробую это уточнить.

по моему чувству, сам Гринёв — тоже "белый день". и его отношения с Пугачёвым в повести — это немножко отношения дня и ночи, яви и сна... Пугачёв и всё с ним связанное минуют в жизни Гринёва, как сон /хотя в этом сне он мог погибнуть/.

пугачёвская линия в "Капитанской дочке" мне напоминает — по чувству — пьесы Шекспира: они тоже сновиденные.